Вся жизнь за десять альбомов

Первоначально этот текст задумывался, как попытка "поразмышлять" над одним из альбомов Pink Floyd, но незаметно, в процессе работы, он вышел за рамки установленной цели и стал чем-то большим. И это, в конечном итоге, самое лучшее, что могло произойти.

Хочу заранее извиниться перед читателями: текст жутко пестрит косвенными цитатами и ссылками на творчество группы (по большому счету — это одна мысль, растянутая на всю статью и подкрепленная "десятиальбомной" цитатой), но я не устоял перед искушением еще раз вдоволь наиграться символами, благо их у Pink Floyd более чем достаточно. Надеюсь, эти пресловутые цитаты не сильно затруднят чтение, а их дешифрация покажется задачкой, справиться с которой — пара пустяков; как говорят англичане: "проще, чем упасть с бревна".

Жутко боюсь показаться банальным и плоским, и единственное, что заставляет меня верить в светлое будущее этого опуса — надежда на то, что повторение если и не мать учения, то хотя бы ее родственница, пусть даже и дальняя. А п оэтому позволю себе сказать еще раз: каждый альбом Pink Floyd — это история. Иные из этих историй рассказаны вкрадчивым шепотом, подслушанным у вечного сказочника Оле-Лукойе; другие походят на дружеский треп за чем-нибудь немного алкогольным; третьи напоминают не то длинные задачи по математике, не то примеры из учебника по праву или психологии; четвертые — подобны краткой аннотации к книге; пятые — цветасты, как бахвальство прирожденного лжеца; шестые — помпезны, как официальные поздравления на новогодних открытках.

Истории эти — как кусочки янтаря: на первый взгляд ничем не примечательные маленькие желтые камушки; но под внимательным взглядом каждый кусочек, неповторимый по форме, вдруг странно оживает, как будто вспоминая, что какой-то отрезок вечности назад он был частицей пламенного солнца. Велико, непреодолимо искушение нанизать эти камушки на нитку и любоваться полученным ожерельем, но гораздо правильнее и интересней было бы собрать с их помощью калейдоскоп. И пусть узоры, полученные от такого калейдоскопа недолговечны — до следующего поворота механизма — но количество их вариаций весьма велико, и, кто знает, возможно, если достаточно долго крутить такой калейдоскоп, однажды один из узоров чудесным образом сложится в Самую Главную Историю, ту самую, которую ждешь и ищешь всю жизнь.

В веренице бесконечных изменений узоров хотелось бы выделить один — он столь прост, что может показаться скучным и неинтересным. Узор этот — история жизни, прожитой за десять альбомов.

Альбом "Piper at the Gates of Dawn" рассказывает историю детства. Помните ли вы это время, переполненное чистыми эмоциями — вечное ожидание чего-то чудесного, волшебства, которое притаилось за углом; и если сильно-сильно зажмуриться, сосчитать до ста и прыгать при этом на одной ножке и крутиться волчком, то чудо выйдет, прекрасное и сияющее, у него будет серебристая шерсть и маленький витой рог, как у Единорога, оно познакомится с тобой; с ним можно будет играть в любую игру, оно никогда не скажет, что ему скучно и надоело и не убежит, надо только попрыгать, покрутиться и сосчитать до ста, а еще лучше два раза по сто, только не сбиться, ни в коем случае не сбиться — иначе ничего не выйдет. Ранее детство — значит восторг при виде восхода солнца, столь сильный, что прерывается дыхание, внезапный, как летний ливень; бег наперегонки с тенью и ветром — вперед и только вперед, пока хватает сил и дыхания; смех от необъяснимого счастья, и кажется: светишься теплым желтым светом, как маленькое солнышко; слезы от обиды, не за себя, а за неведомого, хорошего, непременно хорошего, которого почему-то все-таки обижают; страх перед чудищем из сказки, рассказанной на ночь, но страх "понарошку", потому что любое чудище можно победить, если знать волшебное слово. А во сне в гости приходит добрый сказочник; он носит с собой свирель и играет прекрасные мелодии, которые нельзя ни запомнить, ни повторить. (Пусть меня простят "волынщики", "дудочники" и "трубачи", но я твердо уверен, что Тот, у Врат Зари, должен непременно играть на свирели.)

"A Saucerful of Secrets" — это история отрочества. Помните ли вы, что значит быть подростком? Детство еще рядом — вот оно, только протяни руку; память еще хранит воспоминания, легкие, невесомые и переливающиеся, как большой мыльный пузырь. Во многом детские еще игры, но уже не от души, а время идет так медленно — оно ползет, тянется, течет ужасно медленно, как нерастворенный сахар на дне чашки чая и "когда я уже вырасту?" Отрочество — это первое осознание головокружительных вечных тайн мира, наивное и туманное, но воспринимаемых как должное — ведь "так в книге написано". Это первое стыдливое проникновение в тайны взрослых — шепотом, на ушко, с хихиканьем и многозначительным подмигиванием: еще более притягательным, потому что запретным. Это первое сознательное знакомство с религией, которое неосознанно, но необратимо изменяет сознание.

Оба эти состояния (ведь помимо временного периода развития тела это еще одно из возможных состояний разума) — детство и отрочество — принято считать лучшими в жизни каждого человека, самым счастливым временем, "сладкой парочкой", а будучи взрослым, сокрушаться "ах, какое хорошее время, ах, какие мы были глупые, ах, как хочется назад!", хотя сокрушаться так же бессмысленно, как жалеть о том, что прекратил дуть ветер или солнце село за горизонт. Тут пожалуй не поможет и доктор Хаус,не смотря на всю его фантастическую диагностику...

Но проходит детство, позади отрочество и "More", "Ummagumma", "Atom Heart Mother", "Meddle", "Obscured by Clouds" рассказывают историю буйной юности. Юность — один из самых продуктивных периодов жизни, идеи и образы брызжут фонтаном — успевай только их подхватывать и записывать, горячая и злая энергия бурлит внутри, грозя каждую секунду перевалить через край. Недостаток опыта и знаний вполне успешно компенсируются задором и наглостью, глаза широко раскрыты и с жадностью смотрят на мир, выражая готовность объять, проглотить его целиком — не пережевывая. Ясно виден молодой человек, предположительно студент, который не слишком усердно учится, зато на полную катушку веселится, гуляет, влюбляется. Всё, так или иначе рожденное в это время, пропитано беззаботностью, уже не детско-наивной, а именно юношеской: сегодня я делаю это, потому что мне так нравится — ведь вся жизнь впереди и до сессии еще прорва времени. Увлеченность проявляется во всем: если уж выпендриваться, так по полной программе, "чтобы все офигели"; если делать что-то всерьез, так обязательно "что-нибудь великое"; а если уж браться за халтуру, то выполнить ее с таким запалом, что в итоге она, задумывавшаяся, как кусочек некоей вещи, надолго переживет эту самую вещь.

История продолжается, и на "Dark Side of the Moon" вновь виден наш герой: повзрослевший и возмужавший, вошел он во взрослую жизнь, которая незаметно его подхватила и понесла, закрутив, засосав в гигантский водоворот. И вот, он крутится в этой воронке, а мимо один за другим мелькают дни: утренняя толкучка в транспорте; скучная работа; вялые сплетни; вечерняя толкучка в транспорте; постылый дом; вечер, проведенный перед телевизором с привычной мыльно-сериальной наркотической дурью; тяжелый, как свинцовая плита, сон без сновидений; мучительное пробуждение от зуболомного писка будильника; второпях проглоченный завтрак, и — утренняя толкучка в транспорте, скучная работа, вялые сплетни... Однажды он куда-то бежал, спешил, торопился по своим пустячным делам через дорогу и лишь чудом не попал под огромный автомобиль, который так же спешил (правда значительно быстрее) по своим мелким делам. Ошеломленный, он стоит и не может понять, как же все-таки жив остался. Мгновенно и ярко, как фотовспышка, приходит осознание простой истины: он смертен, и не просто смертен, а внезапно смертен, в ЛЮБУЮ СЕКУНДУ смертен. В испуге оглядывается он и видит, что мир, который он так давно наблюдал из окна ежедневного автобуса, мгновенно изменился: вдруг стало четко видно все, что раньше было темным и затененным, и явилась вдруг мысль: "а ведь мрачное все-таки местечко наш мир...". На него, жалкого и парализованного, сваливается, как на Геракла небосвод, неимоверная, почти физически ощутимая тяжесть абстрактного Времени. Он ощущает металлический вкус Времени во рту, Время стоит у него за спиной и дышит в затылок, Время напоминает о себе звоном будильника, тиканьем часов, в котором ему чудятся уверенные шаги Смерти. Шаги эти слышны так отчетливо, что он ясно различает неровность поступи, как будто ее обладатель хромает на левую ногу. Напуганный и отчаявшийся, пускается он на поиски Темной Стороны этого мира, надеясь, что там все совсем по-иному, лучше, и Время его не достанет.

Но на Темную Сторону попасть не так-то легко: туда нельзя взять путевку в ближайшем турагентстве, по пути следования нет дорожных указателей, а самый толстый и подробный атлас Мира не содержит ни малейшей подсказки. Дорогу могут подсказать только люди — надо лишь внимательно следить за ними, ловить их жесты, движения, слова, ждать случайных намеков и полунамеков, как можно глубже проникать в их суть в поисках того, кто подскажет дорогу или укажет на нужную дверь. Но люди быстро разочаровывают его — тех, кто может помочь, проводников, которые знают тайные тропы, ведущие на Темную Сторону, невероятно мало, и шанс встретиться с ними весьма ничтожен; все же прочие — лишь Собаки, Свиньи, или Овцы. И поскольку быть Свиньей противно, а Овцой — унизительно, остается лишь одна возможность: стать Собакой, и до конца дней своих утешаться мыслью, что избран наилучший вариант из всех наихудших. Со временем, отчаявшись отыскать эту самую Темную Сторону, наш персонаж начинает твердить себе (и это один из способов избежать сумасшествия), что никакой Темной Стороны нет: это миф, блуждающий огонек в ночи, который рано или поздно заведет в гибельное болото помутнения разума; а все, что в силах сделать человек — это построить убежище, где можно встретить старость и умереть, теша себя иллюзиями, что сюда-то уж не доберутся ни глупые Овцы, ни безжалостные Собаки, ни Свиньи (ни одна из трех).

Убежище нуждается в постоянном присмотре, иначе в отсутствии хозяина Свиньи могут подобрать тайный ключ или взломать надежный замок — и тогда прощай покой! Кроме того, его хозяин во внешнем мире совершено беззащитен перед всевозможными опасностями, поэтому остается один выход — подобно улитке, всегда носить свой дом на себе. Время и усилия, потраченные на проникновение внутрь сущности людей, не пропали зря для нашего персонажа: он осознал, что каждый человек, чуть ли не с самого рождения, сооружает вокруг себя Стену (причем все окружающие усердно ему в этом помогают), приговаривая себя к пожизненному одиночеству. Фундаментом этой Стены служит страх — страх перед жизнью; а каждая обида, злое слово, боль, ненависть лишь добавляют материала для строительства; чем дольше живет человек, тем толще его Стена, и тем меньше у него шансов когда-нибудь прервать свое добровольное заключение.

Эта последняя история, история возведения и разрушения Стены, самая подробная, и нет необходимости лишний раз ее пересказывать. Кто знает, что на самом деле произошло после того, как Стена упала? Загадка осталась неразгаданной, предоставляя простор для разнообразнейших версий. Возможно, однажды, некто, достаточно увлеченный, возьмет на себя смелость написать продолжение; но это уже, как говорили классики, будет совсем другая история.

Автор статьи: Mike AKA Князь